Неточные совпадения
А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но судьба моя
Уж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня
с слезами заклинаний
Молила
мать; для бедной Тани
Все были жребии равны…
Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня
оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость, и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна».
— Зачем? — как ошеломленная спросила Соня. Давешняя встреча
с его
матерью и сестрой
оставила в ней необыкновенное впечатление, хотя и самой ей неясное. Известие о разрыве выслушала она почти
с ужасом.
Потом
мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг,
с строгим подтверждением няньке не
оставлять ребенка одного, не допускать к лошадям, к собакам, к козлу, не уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет
оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет
с женихом и
с его
матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет
оставлять бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а
с ней минует и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
— Знаете что, — сказал я, — вы говорите, что пришли, главное,
с тем, чтобы
мать подумала, что мы помирились. Времени прошло довольно, чтоб ей подумать; не угодно ли вам
оставить меня одного?
По окончании войны, выйдя в отставку, ездил за границу, и даже
с моею
матерью, которую, впрочем,
оставил в Кенигсберге.
Я убедил ее (и вменяю себе это в честь), что
мать оставить нельзя так, одну
с трупом дочери, и что хоть до завтра пусть бы она ее перевела в свою комнату.
Версилов, выкупив мою
мать у Макара Иванова, вскорости уехал и
с тех пор, как я уже и прописал выше, стал ее таскать за собою почти повсюду, кроме тех случаев, когда отлучался подолгу; тогда
оставлял большею частью на попечении тетушки, то есть Татьяны Павловны Прутковой, которая всегда откуда-то в таких случаях подвертывалась.
Женщина эта —
мать мальчишки, игравшего
с старушкой, и семилетней девочки, бывшей
с ней же в тюрьме, потому что не
с кем было
оставить их, — так же, как и другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали,
с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты
с матерью семейства, отцом семейства и женихом; говорил
с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал
с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не
оставляла без надзора.
Мы предложили ему
оставить школу и перейти в дом моей
матери,
с тем чтобы ехать
с ней в Италию.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла бабушка Ника,
матери он лишился в первом детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит
с ног; он привел Ника
с утра к нам и просил его на весь день
оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Однажды настороженный, я в несколько недель узнал все подробности о встрече моего отца
с моей
матерью, о том, как она решилась
оставить родительский дом, как была спрятана в русском посольстве в Касселе, у Сенатора, и в мужском платье переехала границу; все это я узнал, ни разу не сделав никому ни одного вопроса.
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец
с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам
оставим, ничего в могилу
с собой не унесем!
— Ну, братцы, кажется, наше дело скоро совсем выгорит! Сам сейчас слышал, как
мать приказание насчет птицы отдавала, которую на племя
оставить, которую бить. А уж если птицу велят бить, значит, конец и делу венец. На все лето полотков хватит —
с голоду не помрем.
Это было преступление без заранее обдуманного намерения: однажды вечером
мать ушла куда-то,
оставив меня домовничать
с ребенком; скучая, я развернул одну из книг отчима — «Записки врача» Дюма-отца — и между страниц увидал два билета — в десять рублей и в рубль.
Чрез три недели вылупляются куличата, покрытые сизо-зеленоватым пухом: их почти всегда бывает четыре, потому что болтуны очень редки: они очень скоро
оставляют гнездо и начинают проворно бегать, но в первые дни отец
с матерью кормят их.
В эту минуту блестящий метеор, сорвавшись откуда-то из глубины темной лазури, пронесся яркою полосой по небу,
оставив за собой фосфорический след, угасший медленно и незаметно. Все подняли глаза.
Мать, сидевшая об руку
с Петриком, почувствовала, как он встрепенулся и вздрогнул.
— А ты откуда узнал, что он два
с половиной миллиона чистого капиталу
оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни
мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
Почти в самое то мгновение, как явился он из Швейцарии в Петербург, умирает в Москве один из родственников его
матери (бывшей, разумеется, из купчих), старый бездетный бобыль, купец, бородач и раскольник, и
оставляет несколько миллионов наследства, бесспорного, круглого, чистого, наличного и (вот бы нам
с вами, читатель!) всё это нашему отпрыску, всё это нашему барону, лечившемуся от идиотизма в Швейцарии!
Петр Андреич сдержал свое слово. Он известил сына, что для смертного часа его
матери, для младенца Федора он возвращает ему свое благословение и Маланью Сергеевну
оставляет у себя в доме. Ей отвели две комнаты в антресолях, он представил ее своим почтеннейшим гостям, кривому бригадиру Скурехину и жене его; подарил ей двух девок и казачка для посылок. Марфа Тимофеевна
с ней простилась: она возненавидела Глафиру и в течение одного дня раза три поссорилась
с нею.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь
с детства в каком-то разладе
с жизнью.
Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня
оставила.
Доктор,
с которым Полинька и Лиза шли под руку, почувствовал, что Калистратова от этой встречи так и затрепетала, как подстреленная голубка. В эту же минуту голиаф,
оставив товарищей и нагнувшись к Полинькиному ребенку, который шел впереди
матери, схватил и понес его.
Отец не мешал
матери воспитывать сына в духе ее симпатий, но не
оставлял его вне всякого знакомства и
с своими симпатиями.
Когда мы воротились в город, моя
мать, видя, что я стал немножко покрепче, и сообразя, что я уже
с неделю не принимал обыкновенных микстур и порошков, помолилась богу и решилась
оставить уфимских докторов, а принялась лечить меня по домашнему лечебнику Бухана.
Открыв глаза, я увидел, что
матери не было в комнате, Параши также; свечка потушена, ночник догорал, и огненный язык потухающей светильни, кидаясь во все стороны на дне горшочка
с выгоревшим салом, изредка озарял мелькающим неверным светом комнату, угрожая каждую минуту
оставить меня в совершенной темноте.
Как только
мать стала оправляться, отец подал просьбу в отставку; в самое это время приехали из полка мои дяди Зубины; оба
оставили службу и вышли в чистую, то есть отставку; старший
с чином майора, а младший — капитаном.
К дедушке сначала вошел отец и потом
мать, а нас
с сестрицей
оставили одних в зале.
По моей усильной просьбе отец согласился было взять
с собой ружье, потому что в полях водилось множество полевой дичи; но
мать начала говорить, что она боится, как бы ружье не выстрелило и меня не убило, а потому отец, хотя уверял, что ружье лежало бы на дрогах незаряженное,
оставил его дома.
Видя
мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к доктору; но как только я или оставался один, или хотя и
с другими, но не видал перед собою
матери, тоска от приближающейся разлуки и страх остаться
с дедушкой, бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки,
оставлял даже гулянье по саду и прибегал к
матери, как безумный, в тоске и страхе.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об этом между отцом и
матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель
С. И. Аничков, а детей, то есть нас
с сестрой, решились завезти в Багрово и
оставить у бабушки
с дедушкой.
Хотя я был горячо привязан к
матери и не привык расставаться
с нею, но горесть сестрицы так глубоко меня потрясла, что я, не задумавшись, побежал к
матери и стал ее просить
оставить меня в Чурасове.
Когда
мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца
с матерью, я догадывался, что
мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я
оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою
мать.
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки, то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими
с сестрицей; две книжки «Детского чтения», которые я перечитывал уже в третий раз,
оставил на дорогу и
с радостным лицом прибежал сказать
матери, что я готов ехать и что мне жаль только
оставить Сурку.
Моряк по воспитанию, он
с двадцати пяти лет
оставил службу и посвятил всю свою жизнь
матери.
— Ее
мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала
с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не
оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Расскажи им, как твою
мать оставил злой человек, как она умирала в подвале у Бубновой, как вы
с матерью вместе ходили по улицам и просили милостыню; что говорила она тебе и о чем просила тебя, умирая…
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя.
Мать смотрела на него
с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве
оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Лиза молчала, краснела и потела, но, когда он кончил, она
с слезами, стоящими в глазах, начала говорить, сначала робко, о том, что Христос сказал: «
оставь отца и
мать и иди за мной», потом, всё больше и больше одушевляясь, высказала всё то свое представление о том, как она понимала христианство.
— А я, ваше благородие,
с малолетствия по своей охоте суету мирскую
оставил и странником нарекаюсь; отец у меня царь небесный,
мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не имею.
Священник довольно торопливо и переболтавшимся языком читал евангелие и произносил слова: «откуда мне сие, да приидет мати господа моего ко мне!» Увидав Марфина, он стал читать несколько медленнее, и даже дьячок, раздувавший перед тем
с раскрасневшимся лицом кадило,
оставил занятие и по окончании евангелия затянул вместе
с священником: «Заступница усердная, мати господа вышняго…» Молебен собственно служили иконе казанской божией
матери, считавшейся в роду Рыжовых чудотворною и стоявшей в настоящем случае
с почетом в углу залы на столике, покрытом белою скатертью.
Сусанна Николаевна, впрочем, не
оставила своей мысли ехать похоронить
мать и на другой же день опять-таки приступила к Егору Егорычу
с просьбой отпустить ее в Кузьмищево. Напрасно он почти
с запальчивостью ей возражал...
— Вот видишь, ты и молчишь, — продолжала Арина Петровна, — стало быть, сам чувствуешь, что блохи за тобой есть. Ну, да уж Бог
с тобой! Для радостного свидания,
оставим этот разговор. Бог, мой друг, все видит, а я… ах, как давно я тебя насквозь понимаю! Ах, детушки, детушки! вспомните
мать, как в могилке лежать будет, вспомните — да поздно уж будет!
— Что у тебя за поза, Леля! Ну кто так сидит? — сказала
мать и добавила: — А Кусаку придется
оставить. Бог
с ней!
— Сиротой жить лучше. Умри-ка у меня отец
с матерью, я бы сестру
оставила на брата, а сама — в монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
Хаджи-Мурат вспомнил свою
мать, когда она, укладывая его спать
с собой рядом, под шубой, на крыше сакли, пела ему эту песню, и он просил ее показать ему то место на боку, где остался след от раны. Как живую, он видел перед собой свою
мать — не такою сморщенной, седой и
с решеткой зубов, какою он
оставил ее теперь, а молодой, красивой и такой сильной, что она, когда ему было уже лет пять и он был тяжелый, носила его за спиной в корзине через горы к деду.
И каждый раз Боря
оставлял в голове взрослого человека какие-то досадные занозы. Вызывая удивление бойкостью своих речей, мальчик будил почти неприязненное чувство отсутствием почтения к старшим, а дружба его
с Шакиром задевала самолюбие Кожемякина. Иногда он озадачивал нелепыми вопросами, на которые ничего нельзя было ответить, — сдвинет брови, точно
мать, и настойчиво допытывается...
Наконец, получив в наследство село Степанчиково, что увеличило его состояние до шестисот душ, он
оставил службу и, как уже сказано было, поселился в деревне вместе
с своими детьми: восьмилетним Илюшей (рождение которого стоило жизни его
матери) и старшей дочерью Сашенькой, девочкой лет пятнадцати, воспитывавшейся по смерти
матери в одном пансионе, в Москве.
Да; он не
оставил нас, наш добрый старый начальник; он поселился тут же, вместе
с достойною своею супругой Анной Ивановной, в подгородном своем имении, и там, на лоне природы-матери, употребляет все усилия, чтобы блаженствовать.
—
Оставьте, сделайте одолжение; я сам его спроважу, когда надоест, — и Семен Иванович вынул часы и заставил их бить; Яша
с восхищением слушал бой, поднес потом часы к уху Семена Ивановича, потом к уху
матери и, видя несомненные знаки их удивления, поднес их к собственному рту.